|
|
|
Сомневающиеся ангелы
|
25 августа 2006 13:41
|
Автор: Persephone (persefone_il@yahoo.com)
Переводчик: Кайгара (haruka_murakami@mail.ru
Бета: Харука
Фандом: Weiss Kreuz
Пейринг: Шульдих/Фарфарелло
Рейтинг: R
Жанр: вряд ли слово romance применимо к данным персонажам, так что даже не знаю…
Summary: благодаря Шульдиху жизнь Фарфарелло обогащается новыми ощущениями
Disclaimer: де-юре Weiss Kreuz принадлежит Коясу Такехито, Цучия Кёко и Project Weiss, а де-факто - народу
Размещение: предупредите переводчика
Переводится с разрешения автора. Если вы владеете английским, напишите автору пару строк, она очень просила отзывов
Говорят, что в каждом есть дух животного. Это говорят язычники, которые не слушают Слово Божье, и этого достаточно, чтобы я к ним прислушался.
Если бы я мог выбирать животное, я бы выбрал собаку. Любящую охоту, подчиняющуюся приказам своего хозяина, пока не придёт время, когда вы не только укусите кормящую вас руку, но и разорвёте эту руку и приделанное к ней тело на славные кровавые кусочки, задыхаясь над бойней, которую вы учинили. А потом вам придётся броситься под машину, потому что это единственное наказание, подходящее предателю, даже если хозяин, которому вы поклялись служить, жесток и несправедлив...
Простите. Я имею склонность отвлекаться.
Также говорят, что вы не можете выбрать своё животное. Скорее, оно выбирает вас. Интересно, какой дух привязался бы к каждому из Шварц?
Любопытнее всего, дух какого животного был бы у Шульдиха. Очевидный ответ: кот – чувственный и жестокий, играющий со своей жертвой – или лиса, из-за её коварства и привлекательной рыжей шкуры. Когда я спросил его, он притворился, что думает, а потом заявил, что его животным был бы дельфин, заявил достаточно громко, чтобы девушка, которая стояла рядом (мы ждали нашего Бесстрашного Лидера у ларька с мороженым и коротали время в разговорах), услышала его и возбуждённо сказала, "О, и ваш тоже?! Это так Круто!!!"
Я молю, чтобы несчастное всеведущее Существо, слушающее мои мысли, простило мне чрезмерные восклицательные знаки. Я должен придерживаться фактов, в тех редких случаях, когда я их по-настоящему осознаю.
Шульдих неприятно улыбнулся и сказал, "Конечно. Они самые эффективные убийцы в среде, полной других изобретательных убийц. Жизнь вышла из моря, золотце--" Девушка задохнулась от ласкового слова, если его действительно можно было так назвать-- "И понадобилось несколько миллионов лет, чтобы преуспеть в убийстве другого, прежде чем съесть его еду и трахнуть его самок."
Девушка убежала в слезах, и улыбка Шульдиха стала более искренней. "Знаешь," задумчиво сказал он, "я думаю, моим животным действительно мог бы быть дельфин. Спасибо, что навёл меня на эту мысль."
Я наклонил голову и сказал, "Я живу, чтобы служить."
Его улыбка стала шире. "Я об этом слышал."
Но на самом деле я сомневался, что дельфин бы ему подошёл. Дельфины – печально известные любители угождать людям, а у Шульдиха, без сомнения, случился бы сердечный приступ, если бы его попросили исполнить для кого-нибудь трюки, хотя бы и за ведро рыбы.
Я спросил его ещё раз, когда мы ехали, что он думает об идее в целом. Он глубоко затянулся сигаретой и сказал, "Ангелы, духи предков, мне на это наплевать. Если бы я захотел внутреннего покоя, я бы принял валиум."
Этот комментарий оставил меня в раздумьях, и Шульдих подождал несколько мгновений, прежде чем снова словесно пнуть меня. Шульдих считает молчаливых жертв скучными. "Чего затих? Тот, кто убивает священников, не имеет права дуться из-за того, что другие люди не выносят религию."
Я подумал. "Верно."
Он бросил на меня быстрый, резкий взгляд. "Ой, да ладно. Побольше чувства юмора. Я же не застрелил твоего щенка."
"Ты мог бы, если бы он у меня был."
Этой фразой я сумел его рассмешить. "Знаешь, что? У тебя таки есть чувство юмора. Мы ещё можем сделать из тебя человека, Фарфи."
Я напрягся и слепо посмотрел вперёд. "Я бы предпочёл, чтобы ты меня так не называл." Я использовал демонический псевдоним не для того, чтобы люди называли меня так, как пятилетняя бестолочь могла бы назвать своего щенка.
Шульдих был в восторге. "Вот как?" Он снял одну руку с руля и похлопал меня по голове. "Думаешь, я мог бы попросить остальных начать называть тебя Бобиком?"
Я попытался схватить его руку, но не сумел. Он гораздо проворнее, чем я. Я должен это признать.
Он фыркнул. "О, чёрт. Ты всё ещё думаешь, что я способен развивать суперскорость? Два слова для тебя, Рексик: Время. Восприятие. Знаешь, я могу его контролировать. Это дополнение к клёвой вещичке, которую я предпочитаю называть телепатией." Он покачал головой. "Если бы все убийцы, против которых мы сражаемся, могли увидеть себя в замедленном изображении, они бы обосрались."
Хмм. Интересно. Интересно, что ещё он--
"—Может делать?" сказал он. "Я мог бы тебе показать, если бы ты попросил. Если бы ты любезно попросил." В его голосе было отчётливое мурлыканье. Я определённо должен был рассмотреть возможность духа животного из семейства кошачьих--
Должно быть, что-то меня ударило. Достаточно сильное, чтобы сломать все мои кости, судя по ощущениям. И 'ощущения' - это неправильное слово, ни одно слово не могло бы описать нечто настолько интенсивное. К счастью, спустя вечность или две я потерял сознание.
Когда я очнулся, я лежал в кровати, а Шульдих сердито смотрел на меня, как самый странный из когда-либо существующих ангелов-хранителей.
Я еле сумел выдавить, "Я жив."
Он приподнял бровь. "Лучше тебе таким и оставаться, иначе Брэд поджарит мою задницу на вилах."
Образ Шульдиха в аду был интригующим, но я сомневался, что он надолго бы там задержался. Шульдих, скорее всего, удрал бы оттуда через две недели.
"Самоубийство – смертный грех," сказал я, скорее уклоняясь от настоящего ответа, нежели потому, что это нужно было сказать.
Шульдих закатил глаза. "И что, значит, наказание за попытку убить себя - смерть?"
Я нахмурился. Это было странно, когда он вывернул это под таким углом, чтобы не сказать больше. Конечно, любой священник мог бы найти тут лазейку. Интересно, что бы они ответили?
Пощёчина Шульдиха прервала ход моих мыслей. Он с яростью посмотрел на меня. "Даже не смей, ублюдок. Ты останешься в сознании, пока Брэд не увидит, что ему ещё нет нужды меня убивать." Он стоял в нескольких шагах от меня, так что я решил, что либо пощёчина была ментальной, либо он снова играл с моим восприятием времени.
И это заставило меня задуматься. "Что произошло?"
Он поджал губы. "Если б я знал. Я тебя слегка шлёпнул, и следующее, что я увидел - как ты корчишься на сиденье. Мне пришлось делать нас невидимыми всю дорогу до этого отеля. Я позвонил Брэду, он будет здесь примерно через полчаса вместе с Чудо-Мальчиком."
Странно. Это требовало некоторых размышлений. Возможно, на меня снизошла эпилепсия, чтобы показать мне ошибочность моих действий. В данном случае, это было бы просто потерей Его времени; я прекрасно осознаю все свои ошибки и совершаю их с радостью и от всего сердца. Это могло быть ниспослано, чтобы противостоять влиянию дьявольского агента – то бишь Шульдиха – но, опять же, Он должен был уже отчаяться освободить меня от упомянутого влияния. Если Он вообще мог отчаиваться. С одной стороны, будучи всемогущим, конечно, Он был способен чувствовать любую человеческую эмоцию; с другой стороны, Бог – воплощение Добра, поэтому, даже если бы Он мог, Он бы не выбрал чувствовать то, что могло быть истолковано как негативные эмоции.
Вопрос о возможном отчаянии Бога был интересным, и я мог бы провести больше времени, размышляя об этом, если бы Шульдих снова меня не ударил. На этот раз я понял, что это был настоящий удар, потому что его ногти оцарапали мне кожу. Я поднял палец, чтобы прикоснуться к царапине, потом засунул его в рот и слизнул кровь.
Шульдих смотрел на меня так, что я забеспокоился. Выражение его лица гипнотизировало. Я ждал, пока он заговорит. Шульдих редко разочаровывает в этой области, и на этот раз он меня не разочаровал.
Он медленно сказал, "Откуда ты узнал, что у тебя на коже кровь?"
"Я почувствовал влагу." Я поборол зарождающееся мрачное предчувствие.
"Подожди минутку. Ты не замечаешь грёбаные ножи, когда они втыкаются тебе в рёбра, и поверь мне, я по личному опыту знаю, что это такое, но ты замечаешь, что у тебя щека влажная? Или, в данном случае, когда я тебя бью?" Он прищурился. "Ты уж давай, поскорее внеси ясность."
"Это не совсем так." На некоторое время я замолчал, пытаясь подобрать верные слова. Шульдих, явно держа себя в узде, за всё это время ничего не сказал. "Я знаю, что такое ощущения. Мне просто не приходит на ум, что это чувство... неприятно."
"Так что, ты чувствуешь боль, но тебе всё равно?" Он заметался по комнате. Мне стало жалко ковёр. "Чушь собачья. Ты не чувствуешь боли. Я бы знал."
"Возможно, ты чувствуешь боль не так. Я знаю, например, что что-то торчит в моих рёбрах. Я это чувствую. Это ощущается... интересным."
Он приблизился ко мне и сказал, "Значит, когда я делаю так..."
Он сдёрнул простыню, которой я был укрыт, и положил руку на мой обнажённый пах.
Я сглотнул. Я не мог отвести взгляд от руки, нагло лежащей там, где не должна была лежать никакая рука, тем более, мужская, и сказал, "Пожалуйста, убери её."
"Интересно, стоит ли мне обидеться?" Тем не менее, руку он убрал. "Ты покраснел," сказал он с выражением, которое было чем-то средним между весельем и удивлением. "Я не думал, что ты можешь краснеть."
"С кровообращением у меня всё в порядке." Я пристально смотрел на то место, где побывала его рука. Я знал, какой бывает обычная реакция на такую близость, хотя бы потому, что Шварц предпочитали настигать своих жертв в кровати, но, к счастью, никогда этого не испытывал. Плоть – это ворота для всех грехов, но одни из моих ворот были крепко запечатаны, и я никогда прежде об этом не думал.
Шульдих с отвращением фыркнул. "Ты вообще ничего не почувствовал."
Теперь, когда он не прикасался ко мне так, как люди не должны прикасаться, говорить стало легче. "Я почувствовал. У тебя холодные руки, Шульдих."
Он вскинул голову и засмеялся. Я моргнул и повернул голову, чтобы посмотреть на него. Он подарил мне насмешливый, слегка шокированный взгляд. "Ты имеешь в виду это? Ты называешь это ощущением? Как ты вообще дрочишь?"
Я почувствовал жар в щеках. "Я не дрочу."
Он фыркнул. "Как же--" Его глаза расширились. "Ни фига себе, ты действительно не дрочишь. Поздравляю, Фарфарелло, ты первый человек в истории, который преодолел подростковый возраст без--" Его глаза расширились ещё больше. "Срань господня, вообще без ничего? Я имею в виду, блин, даже без влажных снов? Это просто жестоко."
Я пожал плечами. "Мы не более чем игрушки--"
"Да, да, знаю. Но, я имею в виду..." Он запустил руку в волосы. "Scheisse."
На некоторое время воцарилась тишина. Мне было нечего сказать, а Шульдих был явно слишком потрясён. В конце концов, меня осенила мысль, и я спросил, "Почему ты этого не знал?"
"Потому что, веришь или нет, мне вовсе не нравится копаться в головах у психопатов," огрызнулся он. "Я просто слегка просканировал тебя, чтобы убедиться, что ты не убьёшь нас всех во сне, когда ты присоединился, и продолжал читать твои поверхностные мысли, когда мне это было нужно."
Это показалось мне достаточно разумным. Однако было похоже, что раз уж тишина была нарушена, Шульдих не собирался снова к ней возвращаться. Он сказал, "По крайней мере, это объясняет то, что произошло."
"Просвети меня."
"Ага, сейчас." Он фыркнул. "Серьёзно, это имеет смысл. Это как если бы я подарил зрение тому, кто был слеп от рождения. Его разум просто не смог бы с этим справиться. Я всего лишь хотел подразнить тебя, и можешь благодарить за это, кого хочешь, но это получилось в сотни тысяч раз сильнее, чем твой нормальный уровень ощущений." Его рот скривился. "'Нормальный уровень ощущений'. Бээ. Дай мне белый халат и будь доволен."
"Не думаю." Но идея была интересной. Возможно, это было особо предназначенным мне мучением – прожить жизнь в теле, для которого единственным естественным ощущением была боль, и для которого удовольствие было в тысячу раз хуже, чем боль.
Шульдих сел на край кровати и слегка толкнул меня рукой. Я напрягся. "Что ты делаешь?"
"Просто пробую кое-что. Это наверняка не будет больно."
Он положил ладонь на моё плечо. Я почувствовал исходящее от неё тепло. Когда он передвинул её, я почувствовал, как становится всё теплее и теплее, это начало становится неприятным, пока я не понял, что на самом деле это не тепло. Шульдих нахмурился и сказал, "Расслабься немного. Если ты будешь ждать боли, скорее всего, так и будет."
Я глубоко вдохнул, а потом судорожно выдохнул, когда тепло стало чем-то большим. Я почувствовал узор кожи, немного грубоватый, но всё равно мягче, чем всё, что я когда-либо чувствовал в жизни, хотя это мало что значило, учитывая, что я на самом деле никогда не чувствовал ничего мягкого. Теплота всё ещё была, но теперь она была другой. Казалось, она просочилась мне под кожу и плещется в моей груди, расслабляя то, что было стиснуто так давно, что я этого даже не замечал.
Я рискнул посмотреть на лицо Шульдиха. Он хмурился, возможно, от сосредоточенности, возможно, от чего-то совершенно другого, и ощущение вновь изменилось, снова становясь поверхностным и слабым... Нет, не слабым. Рука Шульдиха ощущалась так, как всегда. Нормальное ощущение казалось поверхностным только по контрасту с новой глубиной, которой коснулся Шульдих.
Шульдих посмотрел в потолок. "Пожалуйста, скажи мне, почему я чувствую, что только что сделал то, о чём буду жалеть?"
Похоже, он не ждал ответа, так что я промолчал, держась за воспоминание об истинном прикосновении.
После этого ему было все равно, бодрствую я или нет, так что я провёл время в размышлениях, пока он расхаживал по комнате и что-то бормотал себе под нос. Когда прибыли Кроуфорд и Наги, он сам объяснил им ситуацию.
Брэд кивнул и сказал, "Ну ладно. Фарфарелло?"
Я повернул к нему глаз и подождал.
"Тебе не позволено заниматься сексом."
Я кивнул. Это было в целях безопасности, как физической, так и моральной, хотя я сомневался, что Брэду есть дело до судьбы моей бессмертной души. Он прагматик, и, если он и верит в какое-нибудь божество, более могущественное, чем он сам, я ещё не видел этому доказательств.
Шульдих был явно не согласен. "Что? Ты не можешь ему этого сказать!"
Кроуфорд ответил, "Я только что это сказал. Ты сегодня что-то медленно догоняешь, Шульдих."
Шульдих отмахнулся от него. "Ни фига. Это его тело и его дело, и если он этого хочет, он имеет право."
Наги моргнул и сказал, "Что, настала демократия, а я и не заметил?"
Кроуфорд слегка ему улыбнулся. "Ничего подобного. Спасибо, Наги."
"Ну, если ты собираешься говорить, что нам не позволено заниматься сексом, то это автократия, и я в этом не участвую!"
"Шульдих, пожалуйста, хватит орать. Ты привлекаешь внимание постояльцев. Ты мог заметить, что я запретил только Фарфарелло. Ты свободен делать, что хочешь."
"Если кто-то вообще может быть свободен," сказал я, желая внести вклад в разговор.
Шульдих свирепо посмотрел на меня и сказал, "Первое, раз уж ты сказал, что один из нас не может чего-то делать, это прецедент, и ты можешь сказать это и остальным из нас. Второе, это глупо. Подумай, он живёт с этим телом девятнадцать лет, и сколько из них он не чувствует боли, тринадцать?" Он глянул на меня, и я кивнул. "Он привык к этому. Я не думаю, что секс внесёт какую-то разницу."
Кроуфорд это обдумал. "Первое, мы также время от времени связываем Фарфарелло ради его и нашей безопасности. Для него это необходимо; для тебя - нет. Второе, ты сказал, что он девственник во всех смыслах. Это изменилось?"
"Если не считать одного ментального прикосновения и одного физического, то нет."
"Очень хорошо. Ты помнишь, как ты в первый раз занимался сексом после того, как у тебя прорезалась телепатия?" Когда Шульдих вздрогнул, Кроуфорд продолжил. "Думаю, я объяснил свою точку зрения."
"В красках." Похоже, Шульдих всё ещё не успокоился. "Но, в конце концов, я обрёл над этим контроль, чего я не смог бы сделать без практики."
Кроуфорд пожал плечами. "Ну ладно. Фарфарелло, отныне и до следующего распоряжения тебе позволено заниматься сексом только с Шульдихом." Он повернулся и вышел из комнаты, не говоря больше ни слова, Наги последовал за ним.
Шульдих разъярённо посмотрел на дверь. "Это--" Какое-то время он искал подходящий эпитет. Не нашёл, хотя некоторые из тех, что он попробовал, были интересными. "Он работает прямо как Эсцетт, этот гад. Кто-то приходит с идеей и не проводит её через бюрократическую волокиту; ты выкидываешь её в наказание за то, что они делают не так, как ты хочешь. Скотина."
Похоже, ему хотелось высказаться, так что я воздержался от комментариев. К сожалению, он принял моё молчание на свой счёт.
"Ты!" сказал он, указывая на меня пальцем. "Тебе что, мозги промыли? Я делаю всё, что могу, чтобы вытащить твою задницу с линии огня, а ты просто сидишь там, соглашаясь со всем, что говорит этот засранец. Зачем я вообще стараюсь, ты можешь мне сказать?"
"Боюсь, что не могу," сказал я.
Он закатил глаза. "Как будто от тебя можно было ожидать чего-то другого. Ты должен быть против диктаторов-ублюдков вроде Кроуфорда, а не за."
"Ничего не знаю." Как я выяснил, лучший способ реагировать на Шульдиха, когда он не в духе, это притвориться глупым. Это даёт ему подходящий повод, чтобы выпустить пар, и он быстрее отцепляется.
Он прищурился. "Не думай, что я не могу услышать, как ты прикидываешься тупым, пёсик."
Как я выяснил, проблема с притворством заключается в том, что тебя, скорее всего, поймают. "Полагаю, можешь."
Он сел на край кровати и сказал, "Отлично. Никакого секса. Посмотрим, есть ли мне до этого дело."
Я пожал плечами. "Не нужно. Мне до этого точно нет дела."
Он рассмеялся. Он смеялся так долго, что я был вынужден спросить, "Что?"
"О, мальчик," сказал он, всё ещё задыхаясь от смеха. "Ты бы так не говорил, если бы хоть раз попробовал."
"Не понимаю, что тут может быть интересного. Всего лишь движения туда-сюда и странные звуки." Я не пытался скрыть раздражение. Это, как я теперь думаю, могло быть ошибкой.
Не стоит бросать вызов Шульдиху, если ты не уверен на сто процентов, что хочешь, чтобы он этот вызов принял.
"Вот как?" спросил он, и его усмешка обожгла мне кожу.
"Возможно--" Но больше мне ничего не удалось сказать.
Как будто огонь разлился по моей коже, опаляя меня без жара. Я почувствовал прикосновение простыни, укрывающей меня, и это было как тысяча маленьких ножей, вонзающихся в мою плоть, но лучше, намного лучше. Я как будто раскололся, и мои внутренности беспомощно обнажились. Моя голова откинулась назад, и в моей груди зародились слова, которые не могли проложить путь через моё горло.
Я никогда в жизни ничего не жаждал так, как этого ощущения. Это, я думаю, напугало меня больше всего.
Когда ощущение ослабло, я вскочил на ноги и побежал, не задумываясь о своей безопасности и о том, что я голый. Лилии в полях не прядут и не трудятся; я не видел, почему я должен беспокоиться об одежде, если они не беспокоятся.
К тому времени, как команда нашла меня, я достаточно успокоился, чтобы согласиться вернуться. Под командой, должен сказать, я подразумеваю Наги и Кроуфорда, так как Шульдиха нигде не было видно. Несколько дней после этого его нигде нельзя было найти, и, когда он вернулся, он больше не говорил со мной и даже не замечал моего присутствия.
К моему удивлению, меня это обеспокоило. Это не должно было так меня беспокоить, но факт остаётся фактом, никто, кроме него, не обращался со мной, как с чувствующим человеческим существом – или хотя бы не как с умеющим управляться с ножами автоматом. Это правда, Шульдих унижал и ранил меня для развлечения, но, по крайней мере, он время от времени пытался втянуть меня в интеллектуальную беседу.
Ситуация стала достаточно скучной, так что я решил навести справки. Так как я не мог добиться, чтобы Шульдих, мой предпочитаемый источник информации, приблизился ко мне на расстояние пяти шагов, и так как легче было добыть сведения у камня, чем у Кроуфорда, я прибег к помощи Наги.
Вряд ли я могу считаться экспертом в понимании человеческого поведения, но законы поведения в Шварц выучить было достаточно легко, так как дурные манеры были чреваты синяками и головной болью. Так что я знал, как подъехать к Наги.
Первое и самое важное правило гласило: если дверь в его комнату закрыта, никогда не входи, если только в доме не пожар. Наги очень любит уединённость и ненавидит, когда его беспокоят. Это правило труднее всего выполнить, так как Наги может проводить недели, не выходя из своей комнаты и используя свой талант, чтобы левитировать внутрь еду, а наружу отходы. Так как я предпочитаю свои кости в их нынешнем, не сломанном состоянии, мне пришлось подождать. К счастью, терпение – одна из немногих моих добродетелей.
Второй и третий закон - 'Не давай Наги дополнительной работы, кроме той, что поручил Кроуфорд' и 'Не заставляй Наги подвергать себя риску' - было гораздо легче выполнить. Я только интересовался информацией, которая у него уже была. Наги понимает, как опасно неведение, и, хотя он склонен использовать это против врагов, он обычно предпочитает просвещать своих товарищей по команде, так как он знает, что наша безопасность увеличивает его собственную.
Когда я, наконец, нашёл его, он играл пультом дистанционного управления, даже не беспокоясь смотреть на телеэкран. Я молча встал около дивана и стал ждать.
"В чём дело?" спросил он, в конце концов, скучающим голосом.
"Ты не знаешь, почему Шульдих в последнее время меня игнорирует?"
С членами Шварц выгодно притворяться тупым. В основном потому, что мои товарищи по команде способны на изощрённые хитрости, так что простая честность кажется им странной и пугающе новой.
Наги, всё ещё глядя на пластмассовые кнопки, сказал, "Приказ Кроуфорда. После твоего маленького побега Кроуфорд решил, что Шульдих провоцирует твою нестабильность. Он сказал Шульдиху, что, если вас увидят вместе, Кроуфорд его кастрирует." Он вздохнул. "Напомни мне побегать голым по городу в следующий раз, когда Шульдих ко мне приблизится."
"Напомню," сказал я.
"Я пошутил," раздражённо сказал он. "Иди, убей каких-нибудь монахинь, ладно? Я занят."
Я оставил его в покое. Мне было, о чём подумать.
Учитывая факты, я решил, что Кроуфорд был прав. Шульдих действительно плохо на меня влиял. Моя скука и разочарование – моё одиночество? – не оказывали эффекта на мои действия. А возбуждение оказывало, и если можно что-то сказать о Шульдихе, так это то, что он провоцирует возбуждение. Так что самым разумным поступком было бы доказать, что его авансы не повредят моему психическому состоянию. Это было действительно сложно, так как последнее утверждение было очевидной фальшью.
Возможно, другим разумным поступком было бы проявить расчётливость. Я мог бы показать, что лишить меня компании Шульдиха было хуже, чем оставить всё, как было. Я обдумал это и решил, что это было бы бесполезно. Единственным свидетельством ухудшения моего состояния могло бы стать кровавое убийство, но оно либо прошло бы незамеченным, либо заставило бы Кроуфорда связать меня. Я не особенно возражал против смирительной рубашки, но она помешала бы мне решить нынешнюю задачу.
Я мог бы, подумал я, показать, что компания Шульдиха оказывает на меня благотворный эффект, но как? Когда на меня снисходила Ярость Божья, я не мог сопротивляться её зову, а Кроуфорду было наплевать на любые мои действия.
За неимением подходящего плана, я просто постарался осложнить жизнь Шульдиху. Так же, как и с Наги, образ поведения Шульдиха было нетрудно изучить. Занимательно, что в этом отношении они были полными противоположностями; пока Наги делал всё, что в его силах, чтобы избежать человеческого общения, Шульдих постоянно жаждал его, и делал всё возможное, чтобы привлечь внимание окружающих. Мои товарищи по команде тоже подметили эту его особенность, так что при малейшей возможности старались от него избавиться. Неудивительно, что он постоянно обращался ко мне за разговорами.
Я стал тенью ходить за ним. Я всё время тихо сидел не далее, чем в трёх шагах от него. Если он уходил в свою комнату, я стоял под дверью. Если он покидал нашу квартиру, я следовал за ним, куда бы он ни пошёл. Ему было сложно найти другую компанию, пока я был рядом с ним.
Однажды ночью, когда третий человек подряд быстро извинился и исчез, Шульдих наконец-то повернулся ко мне. "Может, ты уже от*бёшься от меня?!"
Я наклонил голову и сказал, "Я бы предпочёл этого не делать." Мы стояли рядом с клубом, в котором Шульдих был завсегдатаем, в удобно расположенной тёмной аллее. Это место смердело всеми плотскими грехами, но меня не пустили бы в клуб, так что у меня не было выбора, кроме как ждать там Шульдиха, выманивающего своих жертв наружу, чтобы побыть с ними наедине. Очевидно, я произвожу неприятное первое впечатление.
"Как будто мне есть дело до того, что ты предпочёл бы! Проваливай нафиг, чёртов преследователь!" В гневе он казался больше, как кот, чья шерсть встала дыбом. Но, продолжая кошачью аналогию, его когти не были выпущены; иначе я бы уже корчился в спазмах удовольствия. Шульдих не подавал предупредительных знаков, пока не было слишком поздно.
Так как я не намеревался уходить и ясно дал это понять, я стоял молча.
Он посмотрел на меня обжигающим взглядом и сказал тихим шёлковым голосом, "Ладно."
Я стоял на месте, пока он медленно ко мне приближался. "Ты думаешь, я блефую," сказал он, и, так как его голос был мягок, это напугало меня больше, чем громкие крики. "Ну, может быть, блефую, а может быть, нет, но как ты об этом узнаешь, пока не станет слишком поздно?"
Бог защищает целомудрие избранных.
Лучшее, что я мог сделать, уйти оттуда так быстро, как только можно.
Но я этого не сделал; я остался на месте. Шульдиху не позволено приближаться ко мне, напомнил я себе. Шульдих, при всей его наглости, делал то, что говорил ему Брэд. Шульдих не нарушил бы приказ ради одного только возмездия.
Только когда его тело накрыло моё, я вспомнил, что Брэд дал ему, сделав поправку в правилах поведения группы, разрешение прикасаться ко мне сексуально.
До сих пор я не знаю, почему я не оттолкнул его и не убежал с такой скоростью, как будто ад и все его обитатели гнались за мной. Я есть, и был, физически сильнее, чем он. Он мог бы использовать против меня свой талант, это правда, но его привычка не причинять вреда товарищам по команде укоренилась в нём так глубоко, что понадобилась бы угрожающая жизни ситуация, чтобы преодолеть её.
Но факт остаётся фактом, как только он ко мне прикоснулся, я застыл, не в состоянии двигаться, как в детстве, когда священник ругал меня. Сила может приходить и уходить, но страх остаётся с тобой навсегда.
А что могло быть более устрашающим? Это, самая запретная из всех запретных вещей. Я знал, что я навечно обречён на адские муки. Я был убийцей – хуже, человеком, который убил собственную семью. Я богохульствовал и осквернял святыни чаще, чем могу вспомнить. Я нарушил все десять заповедей.
Но я никогда не был и не мог быть содомитом.
Но Шульдиха – Шульдиха, для которого грех был его игровой площадкой, а плоть – любимой игрушкой, ничто не могло остановить от того, чтобы тереться своим телом о моё таким непристойным образом, что я и представить себе не мог. Его дыхание было влажным и горячим на моём горле, а его взгляд был расфокусирован.
Его рука вцепилась мне в волосы, и он резко прижал свой рот к моему.
Ощущение было странным и слегка тошнотворным. Влажное тепло и движения, совершенно новый опыт в этой области. Я всё ещё не двигался, и, в конце концов, Шульдих отпустил меня и внимательно посмотрел мне в лицо.
"Я делаю это не так?" прошептал он. "Хорошо, давай попробуем вот так..."
И мир снова взорвался. К сожалению, на этот раз мне не было позволено благословенное забытьё.
Вспыхивающее, опаляющее чувство быстро переросло в удовольствие. Давление его тело на моё, прикосновение его рук к моей шее, к моему затылку, движение сквозь мои волосы. На моих губах как будто что-то зажглось, и каждая кроха тепла на них расцвела в незнакомое, душераздирающее блаженство.
Он вцепился в меня и напрягся, и я понял, что чувство может быть ещё более сильным. Его голос был хриплым, когда он выкрикнул -- "Твою мать!" – и содрогнулся в серии коротких, жестоких спазмов.
Я стоял, прислонившись к стене и поддерживая его. У меня было такое чувство, как будто кто-то вскипятил и одновременно заморозил мои внутренности.
Похоть и гнев. Два смертных греха в одно и то же время. Как подходяще. Я даже не знал, который из них заставил меня дрожать.
Шульдих прошептал мне на ухо, "Мог бы быть повешенным как за ягнёнка, так и за овцу," и опустился передо мной на колени. Я поразился, как человек в такой уязвимой позиции мог обладать надо мной такой властью. Я отвернулся; несмотря на то, что Бог был жесток и равнодушен, я не мог допустить, чтобы мне поклонялись, как Ему.
"Но ты был бы гораздо лучшим Богом, чем тот, что у нас уже есть," сказал Шульдих и расстегнул мои брюки. Мои руки сжались в кулаки. Я почувствовал в них влагу, которая могла быть потом или кровью. Нет, должно быть, это был пот; мне было знакомо ощущение ногтей, впивающихся в кожу, а этого не было.
Он закрыл глаза и прижался в поцелуе к моей обнажённой, уязвимой плоти. Она среагировала, как реагирует мужская плоть со времён нашего падения с Небес. Хотя то, что я почувствовал, и близко не было похоже на то, что он заставлял меня чувствовать прежде, и даже не было так хорошо, как ножевая рана, я не смог отстраниться. Это сводило с ума; мне не хотелось чувствовать это ощущение , но у меня не было силы воли его остановить. Как будто моё тело знало, что что-то приближается, что-то огромное и разбивающее вдребезги.
На мгновение я взмолился: Отче наш, иже еси на небеси, избавь меня--
На моё тело будто хлынул ливень Всемирного Потопа, и мой глаз сам собой закрылся. То, что издал мой рот, не было ни молитвой, ни богохульством. Это был звериный звук, низкий и грубый, вполне соответствующий этому действу.
Я медленно осел на землю. Когда я сумел открыть глаз, он уставился прямиком на Шульдиха. Тот выглядел так же, как всегда, высокомерная усмешка и разлетающиеся волосы. Если бы не исходящий от него резкий запах разврата, я с трудом мог бы поверить в то, что было.
Возможно, на мгновение в его глазах промелькнуло что-то, незнакомое мне. Но, если это и было, оно исчезло так быстро, что в той же мере могло быть и плодом моего воображения.
Он провёл пальцем по моим губам. "Ты слышал?" сказал он. "Это твоя девственность сказала 'прощай'."
Я отстранился, и он хищно улыбнулся. "Мир достаточно развращён и без твоей помощи," сказал я ему.
"И в нём достаточно убийств и без тебя. И что?"
"Я убиваю тех, кто распространяет ложь, чтобы усыпить умы людей и обречь их души на смерть."
Он рассмеялся. "В том-то и разница между нами, Фарфи, мой мальчик. Я не убиваю людей; я убиваю ложь."
Вскоре после этого мы вернулись в нашу квартиру. Кроуфорд, конечно, был в ярости, когда увидел, что мы возвращаемся вместе, но Шульдих отвёл его в сторонку. Некоторое время они разговаривали. Мне было всё равно, о чём они говорили.
Наверное, будет преувеличением сказать, что после этого всё стало лучше. Легче, конечно, но легче – не обязательно лучше. Но и не обязательно хуже. Легче, значит легче, вот и всё.
Но стало легче. Мы с Шульдихом снова были компаньонами, планы Кроуфорда не были осложнены необходимостью держать нас порознь, а Наги снова вернулся в убежище своей комнаты к своей мирной мизантропии. Наша маленькая группа снова была безмятежна.
Но я не мог не волноваться о цене, которая должна была быть уплачена за новообретённый мир. Принести в жертву девственность. И отдать её Шульдиху... Что-то внутри меня настаивало, что это было не чем иным, как идолопоклонством.
Я попытаюсь объяснить, если смогу. Хотя я не вижу препятствий в нарушении моего слова, данного Богу -- конце концов, разве Он не нарушил своё обещание защищать нас от вреда? – эта мысль расстраивает меня. Бог может быть клятвопреступником; но у меня нет оправданий, чтобы быть им. Так что, пока я буду делать то, что считаю правильным (например, вырезать тех, кто лжёт и дурачит массы, притворяясь истинно верующим, но на самом деле поклоняясь лишь Золотому Тельцу), я бы предпочёл держать своё слово, нежели нарушать его.
Однажды, стоя в дозоре, я спросил Шульдиха, "Совокупление мужчины с другим мужчиной аморально?"
Шульдих фыркнул так громко, что несколько лиц повернулось к нам. "С чего ты взял, что мне есть до этого дело?"
Я промолчал.
В конце концов, он сказал, "Вот, значит, как? Я даю тебе ответ, который тебе не нравится, а ты устраиваешь мне молчаливый бойкот?"
"То, что ты сказал, не было ответом."
"Для меня это было ответом."
"Достаточно странно, но твоё мнение не единственное, которое должно быть принято в расчёт."
"Странно, это точно." Но он вздохнул и покачал головой. "Послушай, что ты хочешь, чтобы я сказал? Может, это аморально, но лгать, красть и убивать тоже аморально, а мы оба этим занимаемся."
"Мы не более чем необходимости, обращённые в плоть."
"Поверь мне, для меня секс - необходимость." Он засунул руки в карманы и посмотрел мне в глаз. "Да ладно. Какой у меня выбор? Если я не буду заниматься сексом, я стану безумным. Ещё более безумным. Ты хоть представляешь, сколько людей в зоне моей досягаемости сейчас занимаются сексом, не говоря уж, думают о нём? Если бы я не был шлюхой, я бы взорвался."
"Половые сношения освящаются браком."
Его глаза расширились. "Ой, только не говори, что ты серьёзно. Привязать какую-нибудь бедную женщину ко мне на всю жизнь? Я думал, Бог должен быть милосерден." Он помолчал. "Конечно, это последнее высказывание не значит, что я признаю себя несовершенным."
Я сплюнул на тротуар. "'Должен быть' – не показатель того, что есть на самом деле."
Он закатил глаза. "О, ради – ради кого-нибудь. Может, хватит уже? Бог то, Бог сё. Уймись. Мы живём в настоящем мире, сладенький. Важно то, что мы делаем, а не то, что думает какой-то Большой Брат на небесах."
Я приподнял брови. "Если ты так думаешь, то только потому, что Он заставляет тебя так думать."
Он раздражённо посмотрел на меня. "Ты только подтвердил мою точку зрения. Если всё, что я делаю, я делаю потому, что Он мне так говорит, тогда какой смысл беспокоиться? Пусть Он там играет в шахматы, или во что он там играет, сам с собой. А я, тем временем, буду здесь, внизу, развлекаться."
Я нахмурился. Его аргументы были вескими, но всё же --
"Эй, ты что там, заснул? Давай, нам нужно идти."
Я последовал за ним, медленно, но сильно скрипя зубами. Шульдих был прекрасным собеседником, но, к сожалению, если он начинал, он уже не *останавливался*.
Мне нужно было всё обдумать, и я обдумал. Ярость Божья снизошла на меня ещё раз день или два спустя, и я восстанавливался после неё, связанный и подвешенный вверх ногами. Я скорее наслаждался этой позицией; она заставляла кровь приливать к голове и придавала вещам интересную перспективу.
Это было достаточно хорошо. У меня было, над чем подумать. Шульдих, будучи тем, кем он был, вряд ли обеспечил бы меня оправданиями: они нужны были ему для себя. Я делал то, что делал. Я должен был или смириться с этим, или умереть. Возможно, и то и другое... Но самоубийство – это грех, а нарушение моего договора с Богом тысячу раз – это не причина нарушить его ещё раз.
Но договор всё равно был нарушен. Дело было сделано. Чувствовал ли я себя нечистым? Да, но не более чем всегда. Люди нечисты по самой своей натуре. Как ещё Бог мог бы объяснить смерть детей?
Или, в моём случае, убийства, совершаемые детьми?
Но забудем о моих старых грехах. Мне нужно было разбираться с новыми. Бывали времена, когда я ужасно скучал по священнику – или по родителям. По тому, кто скажет тебе, "Это хорошо. Это правильно. Это то, чего хочет Бог, и это то, что ты должен сделать." Я стал слишком старым и грешным для утешения, но я всё равно жаждал его.
Меня это беспокоило, я бы хотел потерять кусок кожи, чтобы он оторвался, и потекла кровь, тёплая и сладкая. Но он не оторвался, кровь не потекла, и я остался обеспокоенным.
Когда я отчаялся получить ответ, я открыл дверь в комнату Шульдиха и спросил его, "Я проклят?"
Он сердито посмотрел на меня и сказал, "Слушай внимательно. Говорю тебе в последний раз: Я. Не. Знаю. Если ты не перестанешь задавать мне эти вопросы, я вгоню тебя в кататонию, клянусь."
Я приподнял брови. "Что подумает Кроуфорд?"
"Кроуфорд может мне отсосать." Должно быть, он увидел, как на лице у меня вспыхивает румянец, потому что он сказал, "И ты тоже."
"Я могу?" Я и не знал, что у меня может быть такой дрожащий голос.
"А кто тебя остановит?" Ухмылка на его лице стала шире.
"Может, мне и стоило бы."
"Может не считается." Он закрыл глаза и отвернулся. "Слушай, мне это не нравится. А если я говорю, что мне что-то кажется неправильным, то мы явно на какой-то странной территории. Просто... просто отстань, ладно? Пойди, убей монахиню, или сделай ещё что-нибудь."
По какой-то странной причине, последнее замечание уязвляло. Меня приучали быть не более чем оружием со странными причудами. Мне было больно терять единственного человека, который считал меня чем-то большим.
Этот самый человек фыркнул. "Ну да, конечно. Это называется 'взаимное использование', Фарфи: ты единственный, кто не говорит, чтобы я заткнулся и убрался с глаз долой. Если мне придётся выносить тупого фанатика, который бы меня слушал, я буду это делать."
Я проигнорировал кличку и оскорбление. Оба они были простой отвлекающей тактикой, недостойной Шульдиха. Вместо этого я сказал, "Тогда говори. Скажи мне, как сделать это правильно."
Он рассмеялся, настоящим смехом. "Хочешь сегодня вечером прослушать лекцию?" И хотя его голос был насмешливым, по его позе я видел, что он хочет поговорить.
"Возможно." Никогда не позволяйте Шульдиху узнать, что он обладает над вами властью.
Хотя, если честно, это не имеет значения. Он всё равно знает.
"Ладно. Первое: ты занимался со мной сексом не по своей свободной воле, так как я манипулировал тобой. Я сделал это, потому что был раздражен и возбуждён, обе эти эмоции были вызваны Богом, одним образом или другим. Второе: ты занимался со мной сексом и, возможно, это спасло какую-нибудь бедняжку от изнасилования." На мгновение он сделал паузу. "Не то, чтобы с ней такого никогда не случалось, но, с точки зрения католицизма, изнасилование – плохая идея. Пока верно?"
"Пока верно, насколько я могу судить."
"Отлично. Итак, третье: в отличие от остальных наших видов деятельности, то, что мы сделали, никому не причинило вреда, так что я не вижу, какое Богу до этого может быть дело."
"Его законы предназначены для того, чтобы направлять наши души, так же, как и наши тела."
"Ну, видя, как Он чертовски хорошо создал наши души, Он мог бы, по крайней мере, выстирать их перед употреблением."
Я не удержался и насмешливо фыркнул. Шульдих уловил это и с воодушевлением продолжил. "Плюс, он создал наши тела. Всё, что Он создал, священно, верно? Ergo, то, что мы делали, тоже священно."
Я нахмурился. "Я не согласен. Так как Бог сотворил всё, можно сказать, что нет ничего грешного, если смотреть на всё, как на Его священное творение."
Шульдих бросил на меня многозначительный взгляд. "И в чём проблема-- ?"
Я наклонил голову и вышел из комнаты. Мне нужно было о многом подумать.
Жаль, но у меня ничего не вышло, потому что, когда я открыл дверь своей комнаты, я обнаружил там разъярённого Шульдиха. "Ты имеешь хоть какое-нибудь представление," сказал он, для убедительности стукнув по стене, "как я ненавижу, когда ты вот так убредаешь прочь посреди разговора?"
Я подумал. "Не имею."
Он приблизился ко мне, и его глаза были полны такой ярости, что я невольно отступил назад. "А я, чёрт побери, имею," сказал он. Он схватил меня за рубашку белыми, странно изящными руками. Его руки были гибкими, тоньше, чем мои, но всё равно в них было достаточно силы, чтобы приподнять меня на несколько дюймов над полом. Мы вели трудную жизнь, но, уплачивая цену, получаешь льготы.
Жестокая, прекрасная улыбка появилась на его лице. "Я уверен," сказал он, "что я только что дал тебе достаточное оправдание, чтобы сдаться."
Эта атака была похожа на предыдущую, когда я не сопротивлялся и не отказывался. Она отличалась тем, что я обнаружил, что отвечаю на его ласки, тянусь к его телу.
В конце концов, я обнаружил себя, стоящим на коленях, созерцающим его в его обнажённой славе, его огненные волосы короной обрамляли сияющую белую кожу, когда он восстал из короткой, маленькой смерти, подобно Фениксу. Когда он приказал, я подчинился.
Когда всё кончилось, он улыбнулся мне, и я был зачарован его ненавистью, его жёсткостью, его мелочной жестокостью. Он всегда был рядом со мной, стараясь отправить меня в ад или в забытьё. Он скитался по стране, сея порчу, но я знал, что он всегда будет возвращаться ко мне, чтобы очернить и проклясть мою душу.
И я вспомнил: Утренняя Звезда был самым прекрасным из всех ангелов.
|
| |
| |
|
|
|
Фотографии