Timus - Форум Литературный

МАЛЕНЬКИЙ СУМБУР

«Memento more» -
латинское изречение.
Переводится как
«Ловимомент»

В театр так в театр. Денег не много, но хватить должно. Идти на практику не хочется. Да и какая практика, когда вокруг такое. Безучастна может быть только личинка. Я то вроде личность. Наверное. Всё пошёл за билетами. В этих промозглых военных трамваях без отопления по осени начинаешь околевать с утра. Зимой же они вообще не ходят – какой идиот хочет закончить свою жизнь в трамвае? Помню кое-как доковылял до кассы. Билетов тьма, спроса нет, а звёзд, хоть и ненастоящих, приедет целый «балаган Лимитед». Ну, хорошо билет взял, а с кем пойду? Пойду один. В наше летучее время нужно успеть поймать себя, а то закрючишь ласты раньше жизни, вот думай археологи, историки - кто ты, что ты? А ты никто! Надо, надо оставлять след в перфоленте тысячелетнего бытия. До представления ещё целых пять часов. Поеду-ка домой - поем, попью, если есть, что поесть и что попить.

Отчётливо помню дом.

Мою обширную квартиру. Хотя откуда, в принципе, у студента-очника подобные апартаменты? Значит - не моя. Мебель отсутствовала полностью: ни стульев, ни столов. Света нет, ламп соответственно и постоянно какой-то нарастающий гул триолировал стены. Жутко до хрипоты. Наконец отыскал холодильник, вмонтированный в стену. Открываю, а там стакан такой гранёный столетней выдержки. А в нём вода. Стою, пью воду, ужасаюсь. Не очень романтично. Время я не ощущал, поэтому оно тотчас пролетело. Глянул на часы и понял – пора.

Выхожу на улицу в мягком тряпичном пальто с капюшоном, в любимых джинсовых кедах и мне в лицо разливается пена осеннего ветра. Листья трезвонят по асфальту цепкими конечностями как сверхвысокие ожившие тараканы. Тепло, немного душно, ветрено и светло не смотря на хмурую твердь. Осень, ёлы-палы, говорил я и с упоением затягивался.
Пришел в театр. Вешалка на меня накинулась, пальтишко моё забрала, повесила и кибернетично прохрипела: Пятьдесят рублей! Даю полтинник, и смело шагаю к буфету. Набрал, там, чего только могли позволить мои затёртые карманы, а позволить они могли не очень много, и пополз до дверей. В коридоре меня задел какой-то упырь в задранной кожаной фуфаечке, с немытыми волосами и здоровенным прыщом на губе.
- Слышь парнь, у тя так много всего, скинь пару чипсаф, нах, бедному студенту, чем можь, как гритцца?
А здесь говорю, в петиции твоей знак вопроса в конце? Или нет?
- Какая петица, чё жалко? Ладно, гуляй жлоб!
Сам жлоб, говорю ему и спокойно иду дальше. Совсем оборзели ниферы, мало им переходов и клубов они теперь ещё и в цивильные заведения прутся. Ох, думаю, не о том я сейчас думаю.
Прошел мимо горилл, в костюмах «тройка» у входа – ничего, не придрались. Значит, хорошо смотрюсь. Зал просто обалденный – всё в дребезгах от осветителей, стены в запутанных шнуровках стереосистем, мишуре и граните.

Если честно, то я сейчас, просто лгу - всего этого я не помню. Да и какая мишура в век высоких технологий? Ну, надо же как-то приукрасить воспоминания. Наверняка там были отвязные девчонки с пухлыми губами, очаровательные вьюноши под чей-то визг, фееричное шоу и прочее.

Точно помню, показывали что-то хореографическое, как вдруг (или не вдруг) фон пропал, и из чёрных мониторов пошла сороконожным шагом вопиюще-холодная речь коменданта. Мол, боевики ворвались в город, что сопротивление систем саботировано и среди беженцев наверняка есть агенты противника. Началась паника. Эти самые агенты, вроде бы приличные мужчины в годах, повыскакивали изо всех щелей как саранча, и давай расстреливать ни в чём не повинных людей и клонов. Да, сходил, суко, в тятр, маза фака! Забыл я напрочь о чести и достоинстве человека разумного и поскакал по головам убегающих собратьев. И в слове «поскакал» выражалась, на тот момент, вся моя кишечно-душевная суть.
К огроменному моему нисшастью двери выхода уже к той секунде были завалены трупами бездыханных. Мне стало дурно. От дурости я энергично полез на балкон по ниспадающей шторе. Но и она была на стороне террористов - стала обрываться. За эти короткие мгновения успел ли я промыслить обо всей своей никчёмной жизни, не знаю, но точно проклял свою лень, послал ветреность куда подальше, и горько отсожалел, что испущу дух свой всего лишь на деревянных обитых ступенях, а не на баррикадах. Я никак не мог дождаться своего счастливого падения и поэтому, или просто почувствовав, открыл глаза. Себе. Здоровенный, пыхтящий мужлан на балконе тащил штору, и меня вместе с ней. И утончённый девичий голос поторапливал его. В конце концов, мужик, не выстояв, бросил меня и сбежал. Благо здесь я уже смог зацепиться за колонну. За колонной-то я и спрятался от одичалых дул. Трупов становилось всё больше, патронов всё меньше. Не многим удалось спастись, и очень хотелось остаться в числе последних. Но тут, какая мерзость, а точнее жалкий, артистичный клон Кипелова с чугунными волосами указал на меня со сцены паре дубовых боевиков. Эти пижоны открыли огонь. (Странно, к чему это, но ведь он давно умер) Нашпигованная колонна стала заваливаться в зал. Я же внук партизана сумел таки покрыть трёхметровое расстояние до балкона и раскованно зашёл на посадку. Мой подбородок! На балконе сидела маленькая девочка. Походила она правда больше на мальчика: короткая стрижка, вельветово-джинсовые шорты до колен и куртка необъяснимо зелёного цвета. - Ты что дура? - спросил я скримом. Она же, не обратив внимания на моё выбитое удивление, сказала: беги за мной, если хочешь. Точно дура.
Помню на ноги я поднялся с трудом, опасаясь поймать пулю в зад, а девчушка, будто леопард кинулась к дверям. Старпёр запнулся о стул. И тут слышу крик из коридора. Дорога ли она мне стала? Нет наверно, просто моя природная сентиментальность взяла верх, и резво с пришибленным коленом кинула меня туда. А там, «здравствуйте, я ваша тётя», тот самый нифер, схватил и полощет её как патагонский бриз.
- Ты чё, бля, офонарел! Кричу ему, и такая злость меня взяла, что мой дохленький кулачок отбросил будущего Хару в район Сантьяго. Взял я эту девочку на руки, а она говорит: не надо, я сама. Ты, что говорю, я же быстро бегаю, ты не успеешь. – Не достаточно быстро! Я изумился, и с открытым ртом опустил её на пол. Мы с воплями и грохотом побежали вниз, к запасному вахтенному выходу. Моя озябшая спина выгибалась от нагоняющей нас дроби каблучной. Сама смерть ковырялась в моих ушах. Подобные панические чувства непередаваемы и тугоплавки на мозговую вскидку. Вот я бегу, бежать помню, надо было не очень долго, с неспортивным дыханием, с кислым языком, и вяло бурчу: девочка, как тебя зовут?
- Меня Ама
- Как? Ама?
- Ты же прекрасно слышал, что я сказала, зачем переспрашиваешь?
- Просто!
- Не лги. Но это коротко. А для тебя – Амэллвэ!
- Чё, не русская, что ли?
- Бежим, не русская, зачем остановился?
Добегаем мы с ней до той самой заповедной дыры (сплёвываю) двери, а она… из стекла. Толстого такого, лиственного стекла. За этой дверью стояла машина. Белая Хонда. Да черт с ней, с машиной – дёргаю дверь, не открывается. – Сильней!- спокойным ровным голосом говорит Ама. Да она заперта, ключ нужен. – Сильней!- опять она. Ты избалованный ребёнок, ну и дыхалка у тебя конечно ничего! Обидеться она не успела. Из машины выскочили раскосые (о, ужас) талибы! Откуда на Урале, на нашу голову монголоидные исламские экстремисты? Эти жертвы вселенского непонимания (и моего тоже) принялись не стрелять в дверь из автоматов, а выламывать её! Ну, точно, китайцы! И меня перезарядило. Я как политрук в сорок первом, с криком «За мной» на первой космической от страха втопил, куда глаза глядят. И вот слышу, знакомый крик! Возвращаюсь назад (чего там возвращаться), талибы пинают дверь, лестница дребезжит, а подвальные полусгнившие ворота выломаны и там, среди щепок и фиг знает, откуда взявшегося пуха тонет Ама. Я, прожжённый бобслеист, поскальзываюсь на собственной слюне и лечу, приминая задом весь этот жёлтый пух.

Всё это не меньше чем рука провидения. Спастись бегством из театра нам с моей новоявленной спутницей удалось через подвал. Я с упорным постоянством задумываюсь – толи это я, сухонький такой, в состоянии аффекта выломал нечаянно пудовую дверь, толи это сделала маленькая хрупкая двенадцатилетняя девочка. И если она, то как? Свято помню, как мы вылезли, словно кроты на волю – прищуренные такие землекопы, будто бы повидавшие жён углежогов. Больше ничего не помню, вплоть до поездки. Только крик такой воробьиный – Слободин!! Слободин!! И радостное мясистое лицо Ильи. Он ухмылялся и тянул меня куда-то. Ему можно. Он же друг.

Вижу абсолютное отсутствие цвета, то есть – чёрный. Мутный гул. Он похож на гул моей квартиры. Квартира! Боже мой, где, там же вещи, хавка, деньги, да и родителям позвонить надо. Мамочка!
(Ама). Тоненький сплющенный квадрат мельтешаще-белого разворачивается и начинает выдавливать меня из окружающей среды. Где-то я уже это видел. - Есть будешь? – это я отчетливо слышу. Буду! И встаю. Иду на свет и вижу возле рояля девочку, рояль в комнате с псевдоегипетскими торшерами, а возле торшера – Илья. Да, буду! говорю ему громко, в ухо, из-за спины.
- Что буду?
- Есть буду.
- А! А чё так неожиданно?
- Ты же сам сказал
- Я? Ты точно башней рухнул. Ладно, сейчас заресторируем тебе бич-пакет.
- Давай, давай, «Джокер».
Вальяжно подхожу к роялю, пытаясь произвести на девочку впечатление. Здесь впрочем, и всё. Торможу, - ничего себе припадки! На девочек кида… (Ама)! Привет, говорю, как самочувствие?
- Ты смешной. Я в порядке. А ты вот что-то плохо. Второй день спишь. Наверное, это от перенапряжения.
- Второй день!?
- Именно
- Едрённая авоська! Что вообще происходит?
- Ну, всё довольно просто. (Что!?) А, это Илья стоит за спиной и декламирует: Конфедерация захватила Урал с помощью коренных жителей в лице бандформирований. Союзный сегмент ООН объявил об экстренном и последнем потоке эвакуации. В первую очередь – пожилые, дети и граждане с пропиской.
- А с пиписькой им не надо! Тут людей режут как кур, а они выё…
- Не сквернословь! – лепечет Илья,
- Всё молчу. Прости, забыл про твою эзотерику. Девочку, почему не отправил?
- Она сказал, что кроме тебя, у неё больше никого нет!
- Даже так? Я с прыгающими бровями посмотрел на неё. Ух, ну и губы! Губы просто, просто… слова… не…нет такого слова. Они …
- Перестань разглядывать меня. Положение вещей именно таково.
- Иди, ешь, «чикатило» - говорит хозяин. Иду есть. Что происходит не понятно ни в какой степени. Надеюсь, родители уже слиняли из этого, без пяти минут Освенцима. Сижу, жую перловку с черничной гадостью. Всё думаю, сходил студентик-оболдуй, развеял грусть-хандру славянскую. Не в бордель же пошёл, не клуб, транквилизаторы жевать, а в театр. Ирония судьбы или вешалка не вернула куртку. Бляха-муха! Точна! Кишка то, нулёвая была. Теперь с голым задом буду бодриться на пронизывающем осеннем ветру. Так ты гутаришь, последний сегодня астробус уходит?
- Да, последний. Деньги есть, поднамылим если копчик, то успеем!
Тогда давай собираться. Скидываем все вещи, одеваемся и быстренько выходим из дома. Ещё в подъезде я Илье: Аму не забудь!
- Себя не забудь! Суровый, не по-детски высокий голос в диапазоне четвёртой октавы. Молчу, молчу. И мы, в припрыжку как дошколята, бежим к порту такси.

- Слюшай, дорогой. Нам срочна нада арапорт! Дэньга нэт, фруктам отдадым. Понимаэшь, да? Маска киборга вытягивается как от перебродившего настоя картофельных очистков. Он интуитивно (это для нас) кивает репой, и мы прыгаем в разбитной пуледырявленный тарантас на воздушной подушке. Полчаса на бьющем ветру в полиэтилене предгрозового, спёртого потока и мы у подножия грибовидного аэро-астропорта. Торнадообразный астробус с бортовым номером из десятичной дроби. Бежим бежмя к нему. Ну, точно – бежали.

Дальше опять провалы в глубинах искомканной памяти. Ни контроля, ни досмотра.

Всё это как закрученный шар на второй секунде в лунке. Да, Луна. Помню Луну на голубоватом полотне деревянного небосклона, и мы сидим на вымощенной эбонитом террасе, пьём коктейли от «неприведигосподьврагу» подслеповатого бармена. Напротив искриться иссиня-фиолетовый лощёный аэропорт, высотой метров восемьдесят. От такого расширения захватывает дух. Множество людей разнообразных конфигураций и численности кучно обтекают деревья, столы кафетерия и удаляются в бурлящую желто-зелень грудастых холмов.
- Они то, что здесь делают? Это голос Ильи увидавшего когорту чернокожих миссионеров в длиннополых мантиях. Они стройно удалялись в общем потоке.
- Проповедовали, наверное, говорю я. Что им ещё то делать. И это так, без всякого высокомерия.
- А чего им проповедовать?
- Евангелие. В России, по сути, оно не проповедано. Спроси любого, из какой-нить Вологодчины про Христа, он тебе такую околесицу закрутит. А если скажешь что, Спаситель жид, еще и в морду плюнет. А не про провинциальное население я вообще молчу. Коммуняки.
- Это. Кстати, может быть тоже, сходим, погуляем по заповедной парккультурной территории? А то еще три часа до полёта.
- Мы никуда не пойдем! Весь этот бред, нужен ООН чтобы свалить побыстрее и побезопаснее из региона! - неожиданно резко сказал я и подавился. Чего!? Вопросительно впился в Аму. В её слюдящихся неистовых чёрноцыганских глазах пробивалось большое слово «ПРАВДА».
Правда, что? Комсомольская? Откуда мне известна эта строго конфиденциальная информация?
- С чего ты взял?
- Не знаю.
Люди уже практически покинули огороженную территорию и персонал начал потихоньку сворачивать предметы своего местопребывания в этом уже неблагополучном регионе. Мы снова неслись на всех парах по фарватеру своего спасения. В чём проблема такого столь подлого поведения миссии миротворческих сил? Им же сообщили, что число неиндефицированных граждан превышает норму в три целых три десятых раза! Они опасаются мнемонически-заражённых людей. Да попросту боевиков! Здесь теперь половина населения – сплошь агенты Конфедерации. Надо же, все эти восемь месяцев они вели себя более чем достойно, а тут такая лажа. Переживают за собственные шкуры, гиены вшивые!
- Не пыли, их тоже можно понять – опять лепечет Илья
- В смысле?
- Миссию
- Я разве с тобой разговаривал?
- Да ты бежишь с языком на плече как пьяный гамадрил. Тебя щас отлектрошокуют!
Стоп, стоп, стоп и делаю вибрато как лом в асфальте.
- У меня галлюцинации! Я начинаю тереть бинокулярные свои пятаки. Чертовщина, я сам же про себя говорил.

А вот эти фрагменты помню довольно чётко. Здесь моё сознание стало закипать и попахивать скипидаром.

- Почему ты такой впечатлительный. Почему ты всегда останавливаешься в самый неподходящий момент. Твой мозг принадлежит не человеку, а пеликану! – Голос Амы звенит плоско как-то, замыкаясь, словно голос золотого святоши на равнинах Грейзленд.
- Что ты мне указываешь? Ору на неё и утираю вязкую слюну со своей щеки.
- Я спасла тебя...
Взгляд тупеет. Мой взгляд. Я вскидываю рюкзак и петровскими шагами иду к трапу. Там на трапе что-то вроде: - сэр, вам нельзя, вы третьим классом. Да никакого черта, сэр. Нет, мы не улетаем, просто идёт проверка двигателей. Да, не все Н.И. покинули борт. Хо, хорошо, проходите. И в полголоса, по-английски: нос он мне откусит. Ох уж эти русские! Всё до ужаса просто. Рукава и швартовы отходят, и астробус взмывая вверх, оставляет мою родную и горячо истерзанную землю. И вместе с ней орды проклинающих и матерящихся людей обречённых то ли на смерть от ножа и пули, то ли на холод и голод благодаря бравой смекалке миссии спасения.
Я же перенапрягаясь пытался не оставить слепок своей головы в бортовой обшивке корабля. Я просто не успел пристегнуться. Все успели. Один я такой горемычный на всём цветном свете!

Идёт пятнадцатая минута полёта. Полёт нормальный. Как вдруг (нет, не вдруг, а хяукс!) мощнейший удар сотрясает корабль. Кто это, кто это!? А, это пираты. Ну, нам то они не страшны я думаю. Голос капитана: думает он!!! ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ В БЛОК ЖИЗНИОБЕСПЕЧЕНИЯ КОРАБЛЯ. ВСЕМ НЕМЕДЛЕНО ПРОЙТИ В ЗАЛ ШВАРТОВКИ ДЛЯ ЭВАКУАЦИИ СПОСОБОМ ИНЕРТНЫХ КАПСУЛ.
Пассажиры ВИП салона уже приступили к спасению. Редкие, заикающиеся третьеклассники (и больно и смешно от такого определения) пытаются выбить люки и задушить стюардессу. Освобождаю стюардессу, беру её за мизинец и хрипло мычу: мы че, мол, не люди чёли? Нам то, как спасаться, а (смотрю на бейдж) Жанна! Редкое имя для вашей профессии, несмотря на популярность песни.
- Ка…какой песни?
- Не ваша молодость! Кричу. Чего там с капсулами? Она интенсивно машет головой, гуттаперчево – рукой. Там, тогда, мне пришлось явственно осознать, что путей спасения нет уже ни для кого. Ни для нас, ни для неё. Мы обречены. Илья, упершись коленом в лоб, громко заявлял беснующимся несчастным: моменто мори, моменто мори! Они его слышали, но не слушали. Их сознание увяло еще до того. Задолго до того как пилоты покину… (Ама) сидит прямо передо мной на коленях. Я помню только её неразмыкающиеся губы и громкое – Попробуй! Потом я схватил эту самую Жанну за грудь и стал настойчиво требовать от неё показаний по наличию экипажа на борту и способы проникновения в кабину. Она, не разборчиво, шепелявя, сказала только то, что нужно. От таких слов шерсть встала дыбом. И я встал.

~ Астробус ООН (номер) следовавший из Уральского региона, будучи повреждённым и покинутым экипажем сегодня в 14.04 приземлился в двух километрах от Рима. Впервые в истории Содружества астробусом управлял российский гражданин. Имя героя спасшего восемнадцать жизней храниться в тайне, однако, только нашему агентству удалось установить его фамилию – СЛОБОДИН! Ура - русскому простому парню. Браво!!! ~

Мы идём по самому любимому солнцем проспекту Итальянской столицы. Я в матовом пиджаке, с роскошной, львиной, шевелюрой и в вельветовых бриджах с ирландскими гетрами. Под руку со мной идёт Ама в малиновом, с бриллиантами, платье с пикообразным декольте на спине. Она так высока или это каблуки, или я не замечал этого раньше? У неё роскошные чёрные волосы. Откуда? Знаете, не важно. Мне ничего уже не важно. И губы, эти виноградно-высасывающие губы. Мосты, кареты, мосты, дома, дворцы. Всё из чёрного мрамора. Где вы видели чёрный мрамор с расплавленным золотом? А он вас видел. Всё идёт в ногу со мной и моей Амэллвэ. Вокруг нас увиваются серокожые молчаливые фотографы в солнцезащитных очках. Весь город разрезается на обезоруживающее «только синь сосёт глаза». Прохожие молчат. Они заискивающе оборачивают головы свои в профиль, и обрезано скалят зубки. Репортеры, не переставая, фотографируют нас на фоне наклеенных за нашими спинами лазоревых кусков картонного неба. Они, эти серьёзные итальянцы лезут объективами прямо в лицо. Я прячу глаза в нагрудный карман и по-шпионски подглядываю за происходящим. Амэллвэ не боится. Боже, какое же прекрасное имя. Как в нём переливается изысканность тех слов и чувств острия от сердца к сердцу. Я упоён тщеславием до подбородка. Вниманием до сока слов. Мы переходим сквозь оливковый бульвар к собору Павла и Петра. Благоухающую чащу переплетает ветер. Все окружавшие нас отстают и запрыгивают в окна, входы и подвалы.

Помню - малолюдно.

Я падаю. И здесь же – СОВ.КИНО!!!
Откуда в Риме «Совкино»!? Да что за бред!? Отказываюсь верить. Я встаю.
Но, меня босоного плодородный грунт хватает за ноги горячими волосами. Откуда здесь почва, посреди Рима? Откуда «Совкино»? Баляяять!
- Ну, может так надо? Ваши страны сотрудничали какое-то время.
Ама, говорю, дура! Что ты несёшь? И проваливаясь, ухожу до светофора.
Сажусь и закуриваю. Нет, я не курю! Да как тут не закуришь, когда «Совкино» стащили! Здесь Амэллвэ сняла парик с головы и туфли с ног. Рим поперхнулся и сузился, затушёвывая её до мальчугана, худощавого, короткостриженого и неброского. Сижу, сижу и просто сижу. Начинало, сгущаемо темнеть.
Утянутый проблеск щекотнул глаз. Откуда? Что-то новое и мне ли показалось… живое? Амэллвэ посреди дороги, такая несуразная сверкает.
Я подошёл к ней. Её глаза оттекали вниз. Все люди вокруг меня бронхиально молчали, и не кто не спросил – зачем?
Они наполнялись до времени, до переломного скованного «Совкино». Питаясь небезучастным ко мне человеком, единственным из близких, а не близь стоявших. Что здесь и сейчас воистину достойно внимания. Мне трудно дышать. Глаза упали на дно кармана. Да, да, только...

А вы не услышали? Тогда облизнитесь.

Как тот предрабочий мандраж на умазанном синькой бугристо-коричневом плато, среди распыляющихся угрюмых бульдозеров и самосвалов. Я, объедаясь вихрем позёмного снега, стою на коленях. Махаю и странно, гортанно кричу: сто тридцать семь, а мне за канавами - ниже! И я, обнимая железную, цельную биту вбиваю чуть ниже по мёрзлому грунту. Рука, переколотая лютым морозом, ныряет в рукав. Отмашка – свободен! Один я среди разрывающе - винтообразного «ЧтоЗаХочу». Куда же идти? Любой полувзгляд отождествляет меня разрывам гигантской портьеры «Свобода». Во мне растерялось. Я что – совсем? Бежать и отпинывать комья от края вселенной, валиться в кустарники и утопать лучами в твёрдокорых снежных морях.

И только так.






	© 2001 Timus.	Проблемы? Пишите!

М.М. Небольшой рассказ, огрызок постмодернизма. Если С.Соколов читался - хорошо. А так - не обессудьте